Одноглазый вороненок склонился перед публикой и спрыгнул с возвышения, которое в этом трактире гордо именовалось сценой.
Ноги Алекто держали плохо: с самого утра он был немного пьян. Такое уж место, как любил говорить его наставник: без ста грамм не сыграешь, без поллитры — не выживешь. А так как выступлений на ближайшую неделю у него не планировалось, парень твердо вознамерился — именно что — выжить. Раза два как минимум, а то и три.
Тяжело быть творческим человеком в Гугландской глубинке, думал он. Кто из этих чурбанов, столпившихся у стойки, понимает, какие жемчужины попали в их корыто дерьма? Да никто, собственно, не. Им просто не с чем сравнивать. Хорошо хоть полдюжины из них были когда-нибудь в Ехо, а если и были — кто из них обращал внимание на настоящие трактирные представления? Нет им дела до этого. Да и из людей сведущих мало кто посмотрит на актера. Всем интересен образ, только образ…
Одним словом, в этот день у Лекса была депрессия. То есть как — депрессия: от настоящих своих чувств он научился абстрагироваться уже давно. Но бывали такие моменты, когда цель жизни по неведомым причинам терялась из виду, и одноглазый внезапно для себя начинал интересоваться непредвзятым мнением о своей персоне.  «Любите меня, пожалуйста, любите как можно сильнее!» — вот что кричала сущность девяностолетнего юноши.  Но вороненок не кричал. Он пил Джубатыкскую, закусывал горьким укропом и осоловело пялился, как снуют туда-сюда бородатые мужики и работающие дамы с кружками. Кто-то потрепал юного актера по плечу, некая блондинка подмигнула украдкой… Но ерунда это все!

Одноглазый вздохнул, запустив ладонь в чернильные волосы.
— Не впиливаешь, — печально кивнул. — Если бы я играл для себя, меня бы тут, это самое… не было. Для себя я могу и более приятными вещами заняться. В том-то вся соль, понимаешь — заставить человеков испытать такие чувства, на которые они, как им казалось, вообще не были способны.
Чуть дольше, чем допустимо при первом знакомстве, актер глядел бродяге в глаза. И было в этом взгляде что-то неприятное и смутительное.
— Все же ты прав — спектакль на самом деле удался! — наконец ухмыльнулся вороненок совсем по-доброму и протянул незнакомцу лапу с острыми изогнутыми ногтями. — Лекс.
Значит, не совсем все запущено, если подошел, заговорил, да еще и убедить пытается!

Возмущаться Лекс, что удивительно, не стал. Он, пусть и был щуплым на вид, недостатка в физической мощи (или, по крайней мере, выносливости) не испытывал: сцапав под мышку драгоценный сверток, туда-сюда его не перекладывал и на вес не жаловался. Хотя весу-то там было порядочно.
— Ага, есть тут одно место. Замечательное! —подозрительно весело отозвался актер.
Он едва не врезался в дверной косяк, но обогнул препятствие с грацией, достойной первой дивы балета. И хорошо, что широкая спина будущего собутыльника закрывала от остальных посетителей это ошеломляющее зрелище! Хватит с них и первого, оплаченного.

В «глухомани» между тем было довольно приятно: воздух как парное молоко теплый, журчание тоненькой речки, птицы, чьи благородные трели из чистого выпендрежа пародировал одноглазый вороненок — вполне успешно, надо сказать!
— Здесь, — наконец-то сказал он человечьим голосом и отворил калитку свободной рукой. А там... кладбище.

— Знаю, — важно ответил вороненок, — у трупов, чаще всего, неплохое чувство юмора.
И не без ехидства покосился на Кьяра.
Но кусок пирога схватил без лишних комментариев, буркнул что-то вроде «спасибо» и впился зубами в ароматную корочку. Не ел он дюжину суток как минимум — иначе как объяснить то, что за каких-то полминуты от его доли остались только крошки?
Заприметив сородича, одноглазый с хитрой улыбкой поманил его когтем, намереваясь, по-видимому, угостить… или вытащить пару хвостовых перьев. Кто их знает, этих безумных кладбищенских птиц.

— Слушай, а почему ты пользуешься только одной рукой? — поинтересовался Лекс между делом, уже успев глотнуть терпкого сладковатого вина, прямо из горла — стаканов почему-то никто не предусмотрел.

— Много! — тут Лекс сделал совсем неожиданную вещь: показал Кьяру язык, точно как ребенок. Похоже, и правда обиделся!
Внимательно выслушав мужчину, он, ненадолго задумавшись, заявил:
— И все равно получается, что колдовал ты с двумя руками. Даже с тремя!
Понаблюдал за красноватыми солнечными бликами на горлышке бутылки. Глотнул. Кивнул чему-то.
— Так что я, получается, прав.

Зря бродяга недооценивал парнишку: к тому моменту у него оставалась ровно половина бутылки. Но и развезло его куда больше, чем бывшего Магистра; дальнейшая аргументация собственной правоты вряд ли представлялась для него возможной. Еще пара глотков — и вороненок нагло уронил косматую голову на плечо собутыльнику, рассеянно скребя когтями по стеклу. Звук — противный!
— Не хватает чего-то, — вздохнул.
И хрен его поймешь, чего.

Отредактировано Мари Ёлка (2012-06-01 21:31:35)

— Места знать надо, — ехидно отозвался вороненок, скаля жемчужные зубы, и как ни в чем не бывало закурил.
Себе он, между тем, набил всего половину трубки. Некоторые приятные ощущения следует строго дозировать…
— Пробовали, знаем, — тут он сделал паузу, чтобы закурить. — Не понравилось. В курении как таковом тоже имеется определенный кайф.
Ответа он не ждал. Понимал, наверное, что Кьяру не до того сейчас — ишь ты, дорвался мужик до зелья! На губах Лекса играла улыбка, мечтательная и самодовольная. Не ошибся в человеке, молодец! Хотя это вопрос: кто еще в ком не ошибся…

Лекс будто бы замялся виновато, рассеянно вертя в руках трубку.
— Я имею в виду, что… — все-таки выронил, недотепа! — Чисто филизо… визио… ф-физиологически, во! Скажешь, нет? Мне после этой дряни всегда страсть как хочется. Сейчас, наверное, тоже, но я себя вообще не чую.
После этой ошеломляюще искренней тирады вороненок утих, прислушиваясь к душе кладбища. Он, чернявый, будто потерялся на этом темном небе и черненой траве. Даже алкогольное дыхание было едва слышно в душистой смеси ночных запахов и звуков — благожелательной гармонии, лишь иногда пронизываемой гнутыми спицами человеческих голосов.

Но вдруг её, красивую, что-то нарушило. Шорох падших веток какой-то неестественный стал, листья на терновом кустарнике перешептывались с гораздо меньшим энтузиазмом, а зеленая луна насупилась, привечая суровым взглядом неведомого чужака. Безумца, осмелившегося ворваться в дом двух сотен духов несколько позже, чем позволяли то правила приличия.
— Кто-то к нам идет, — хриплым шепотом повествовал юноша, порываясь подняться с земли, но ничего у него, конечно, не вышло.

Лекс пробормотал что-то невнятное и доверчиво потерся щекой о грубую проволочную ткань чужого лоохи. Прекрасная дама, непрекрасный мужчина — когда вместо крови в жилах течет раскаленное вино, разница между этими понятиями особенно невесома…
По крайней мере, одноглазому было все равно, чье плечо в случае чего использовать вместо собственной подушки.

— Я думал, ты меня пошлешь, — честно отозвался юноша, с удивлением расклеивая спящие веки. И заинтересованно принялся наблюдать, как затекают в фантомную кисть прозрачные нити заклинания призыва, а потом, унесенные ветром дыхания бродяги, закрепляются на скрытном силуэте.
Прошло около минуты, прежде чем ухваченная чарами девушка появилась рядом. Всего в двух метрах за спиной ночных интриганов, прямо из веток — вся тонкая, почти прозрачная, с кожей трупно-выбеленной, чернильными волосами и ослепительно-черными глазами.
— Мамочки, — оценил её вороненок и вцепился когтями в кьярову лапу. Тихим шепотом: — Сделайте меня развидеть это!
— Извините… я помешала, кажется, — хрустальные жемчужины девичьего голоса падали ей под ноги и беззвучно разбивались о равнодушный камень могилы.

Девушка учуяла прикосновение, покосилась на Кьяра, и по гипсовой её коже испуганно пролетела стая муравьев.
— Понятно, — сказала, и намеревалась было встать, но Лексу повторять дважды не надо было.
— Подожди-ка, красавица! — он оторвался от плеча бродяги и обхватил гостью длинными руками-ветками. — У нас будет, чем еще тебя угостить.
Пальцы, тонкие и верткие паучьи лапки, ненавязчиво прошлись по теплой голой шее, да и сомкнулись на ней. Хрупкое ночное создание испуганно открыло рот, стало биться — птица в коробке; да и утихло, бессильно обвиснув в объятиях вороненка.
— Ну… вот и все, — парень бережно сгрузил невесомое тельце на колени соучастника и деловито принялся размыкать застежки на белом платьице.

— Ну что ты как этот… бу-бу-ривух? — невнятно поинтересовался Лекс, прижав бритый подбородок к обнаженному девичьему плечику. И вдруг добавил: — Я, может быть, весь вечер жду, пока мне по морде… это самое… съедут.
Голубой глаз смотрел на Кьяра почти обиженно. Ну еще бы: ввязаться в аморальную авантюру — пожалуйста, ввязался, а теперь, в самый ответственный момент, надулся яки этот самый арварохский умник и вдарил по тормозам на полном ходу. Тяжело иметь дело с одиночками: никогда не знаешь, на каком повороте их занесет во имя личных интересов!
— Ну и ладно. Не хочешь — не надо… многое потеряешь! — поудобнее перехватив тоненькое тельце, молодой мужчина с подозрительной для пьяного (и нереальной для него-самого-минуту-назад!) ловкостью шмыгнул в кусты акации. Пошуршал немного и снова показал острый вороний нос:
— Если передумаешь — того… Ждем.
Подмигнув бродяге напоследок, актер исчез окончательно.
Через несколько минут кладбище огласил глубокий, осмысленный женский крик, спугнувший где-то вдалеке стаю мелких безмозглых птиц. И вряд ли неизвестную девушку резали!

В ответ на вопрос Кьяра из кустов акации, где некоторое время назад скрылся одноглазый актер со своей добычей, послышался шорох. Тощая черная ворона выбралась оттуда и подлетела к бродяге, швырнула на его колени мелкую чекушку из полупрозрачного коричневого стекла, а сама уселась на поросший мхом безголовый памятник.
— Карр! — заявила птица, склонила голову набок и выжидательно уставилась на мужчину разноцветными глазами. Ожидала, вестимо, что он немедленно примет на душу гостинец.
Бутылка была откупоренная и пахла спиртом, мятой и какими-то сладкими ягодами. Жидкости в ней было примерно две трети.

Заместо ответа ворон перелетел на могильную плиту, на которой сидел Кьяр, приоткрыл клюв и зацепил им левый рукав бывшего Магистра. Невнятно каркнув, он несколько раз дернул ткань — мол, пей уже, это важно!

Крылатый провокатор обиженно каркнул и упрыгал в сторону от греха подальше.
— Сам ты чудовище! — возмутился он, подумал и понял,  что сморозил что-то не то… — В том смысле, что, оперившись, менее чудовищным ты не стал.
Девушка-птичка тихонько рассмеялась, предчувствуя драку. Лекс, тоже осознавая, что дальше капать на нервы собутыльнику чревато, все-таки заговорил (точнее — забубнил):
— Это все она, ведьма! Ну откуда я мог знать, что предложение «смочить горло» может обернуться таким? И где только в такой глуши вурдалачьи ягоды взяла!
— Нас он угостил, чтобы до утра страдать было не скучно, — пояснила «ведьма» на свой манер.

Отредактировано Мари Ёлка (2012-07-11 19:09:07)

Птичка глупой не была, поэтому, столкнувшись взглядом с Кьяром, поняла намек. Снялась с ветки, и, взмахнув темными крылышками, упорхнула вон.
***
Лекс только и смог, что приоткрыть клюв, удивленно и немного виновато. Он мог ожидать любой реакции, нормальной для обычного человека — агрессии, раздражения, да хоть полного игнора! — но Кьяр не был обычным. Это пернатый скархл понял еще тогда, в трактире; но воспоминания о минувшем вечере заволокло в его сознании едким наркотическим дымом, не до них было.
— Это как — по-человечески? — спросил он и беспардонно подпрыгал вплотную к гнезду сородича, забыв о давешнем ударе по темечку.